Ты вернешься ко мне, как приходят дожди
Омывать серебром пожелтевшую землю,
Как с победной бравадой вступают вожди,
Благосклонно прощая врагов своих пленных.
Ты вернешься опять, разбивая покой
Хрусталем, разлетевшимся в брызги о камень.
И, в пучину проблем уходя с головой,
Так привычно меня за собою потянешь.
Ты решишь поиграть между нами в войну,
Ультиматум, как пулю в висок посылая.
Я, сказав тебе «да», побежденным паду,
Пораженье свое, словно дань, признавая.
Ты вернешься ко мне, чтобы снова предать.
(Свои руки заранее свяжу за спиною…)
Бесконечно готов для тебя умирать,
Лишь бы ты навсегда оставался героем...

(с) el Draco 18.05.11

Я маньяк, и крадусь за тобою по осколкам разбитых сердец,
На которых ты смело и гордо, изгибаясь дугою танцуешь, наглец.
Я маньяк и с улыбкой точу у тебя за спиною ножей серебро.
Тихой тенью скользя по следам темной ночью, я охочусь давно,
За твоим стройным телом изящно плывущем в тьме под луной,
И за гадкой душенкой черствой, злобной, пропахшей виной,
За большими глазами цвета яркой, по летнему, небесной лазури,
Охочусь и днем под носом у солнца, увязая в жаре, как в глазури.
Я убийца по собственной воле мне не нужен хозяин, я волен.
И спокойно могу отыскать себе новую жертву, но тобою я болен.
Очарован твоим хладнокровьем садиста и нежностью взгляда,
Соидененых так четко в одном идеале, вот что мне надо:
Так хочу ощутить на руках до боли знакомую вязкую кровь,
Так хочу слышать стоны мольбы о пощаде изрезав всю плоть...
Я маньяк и крадусь за тобою по осколкам разбитых сердец,
Предвкушая победу ибо ты моих поисков самый достойный венец.
Я покончу с тобою как с сотней таких же иных что пришли до тебя,
Но с тобою сложнее в тысячи раз, ты слишком похож на меня.

По моему, сложнее, чем прощать, может быть - только просить прощения.

Весь исписан, но все-таки чист...
Ты с насмешкой читаешь листок,
Где вся правда осталась в тени,
Затерявшись в обилии строк.
Ты хотел рассказать обо всем,
Но в итоге в словах - пустота,
И ты вновь, недовольный письмом,
Разрываешь его, но всегда
Даже самый исписанный лист
Сохранит между строчек строку,
Где ты можешь сказать "Извини",
Посвятив это слово врагу.

(с) Deacon

- Дверь?
- На замке?
- Кодировка?
- Конечно!
- Сможешь открыть?
- Безусловно, смогу.
- Пару минут?
- Даже, может быть меньше.
Сможешь прикрыть?
- Безусловно, смогу.
- Сколько их там?
- Хорошо, если десять.
- Сколько патронов?
- Осталось лишь два.
Что у тебя?
- Ну, уж точно, не десять.
На пятерых
Наберется едва.
- Черт подери!
Хороша переделка!
Ладно, за дело!
Похнычем потом.
Пиво с тебя,
Если выгорит сделка.
- Водка с меня,
Если просто уйдем.

(c) Deacon

- Я смертельно пьян.
- Все мы смертны, сын мой, все…

Я выбежал в подъезд и выстрелил в двух бомжей из пистолета, сложенного из пальцев, издав невнятные звуки напряженными губами и забрызгав их ядовитой слюной.
Темно-голубые сумерки нависли над нашими головами.
Три несчастных медленно и почти синхронно подняли головы к потолку. Отливающая голубоватым светом лампочка мигала и шипела на мотылька, гребущего сквозь воздух миллиардами пыльцей и крыльев, ненадежно прилепленных на тонкое тельце.

Ворота в сад открылись сильным порывом ветра.
На поляне который день и снова, и заново, и как неповторимо лежала… ты.
Облаченная в тонкое белое мокрое платье, которое не скрывало ни единой части твоего фарфорового тела.
Ткань холмами возлежала на изумрудных листьях травы.
Я уверен, что ты была картиной на Его стене.
«Скажи мне, Отец, что ты..»
«Скажи мне, что тебе все равно, кто я…»
Я снял кольцо с зеленым камнем с ее безымянного пальца отяжелевшей лебединой руки и надел на свой.
«Вернись ко мне…»
Я сидел справа от нее, склонив голову и заливая траву то ли вином, то ли кровью изо рта.
Я знал.
Сколько я покрывал тебя пеленой из красных роз… Ты и не думала открывать глаза и менять позу. Розы гнили, равнялись с землей, росла трава, новая, старая, розы впитывались в почву…

После того, как, обняв ее, услышал биение лишь одного сердца, я опустился по шею в покрытый зеленью пруд в трех шагах и заснул.

Нет, я не знал…

- Все мы. Сын мой, все…

Небо душит прохожих туманом уныния,
Разбивает дожди и рыдает над городом,
Балансирует с ветром на тоненькой линии,
Но не падает вниз с беспокойного провода.

читать дальшеЗатерялся рассвет в серокрылом затмении,
Солнце значится в списке с вещами ненужными.
Я ищу новый день в глубине отражения
Разлетевшихся стекол, назвавшихся лужами.

Но в воде только тучи, покрытые инеем,
Что уносят с собой в паутину минувшего,
Где мне дарят часы с гравировкой и именем,
Не моим... А отца, от болезни уснувшего.

В тот же миг чей-то голос ворвался в сознание,
Прохрипел в сквозняке отсыревшего города.
Это нищий привлек своей фразой внимание:
"Дай нам пару монет, или сдохнет от голода!"

Он стоит в двух шагах и насмешливо щурится
На попытки мои побороть отвращение.
Уже пьян и пришел за добавкой на улицу,
Но в руках его - сверток... Ребенок, наверное?

Я замедлил свой шаг, задержавшись на холоде,
Но то был не ребенок, в лохмотья закутанным.
Под дождем, в обесцвеченном осенью городе,
Этот рыжий щенок показался игрушечным.

Я забрал бы щенка, расплатившись монетами,
Этот серый мирок поедает все радости.
Но с собой ничего - лишь ключи с сигаретами,
И часы, как оживший фрагмент моей памяти...

В отражении луж пустота не меняется,
И, по-прежнему, небо закрашено серостью.
Но теперь не один он домой возвращается,
и, пускай без часов. Это стоимость верности.

В этом сером мирке есть достаточно сложного,
Иногда обретенное стоит пропавшего.
Есть часы, что должны оставаться у прошлого,
Если можно продлить чей-то час настоящего.

(с) Deacon

Так странно засыпать на чистых простынях,
Вдыхая запах мыла и покоя,
Рассматривая тени на обоях
И вспоминая об ушедших днях.
Так странно слышать щебет мелких птиц,
И дрожь прохладой пробежит по коже,
Что вдруг все сгинет в грохоте бомбежек,
И смерть испишет новых пять страниц.
Так странно засыпать, гадая, как же так
Живым домой сумел я возвратиться?
Имел я право выжить, помня лица,
Всех тех, кто был первей меня на шаг?
Так странно засыпать, не написав родным,
Не зная, как сказать о смерти брата,
Но чувствуя до боли виноватым,
Что участью не поменялся с ним.

(с) Deacon

На пути расставлены пометки-
Пересечения с чужой судьбой.
И кто-нибудь поставит нам отметки,
За то, что кто-то раньше был самим собой...

Мы втоптаны вашими стереотипами,
Заидневевшими вашими идолами.
Вашими рамками, как старые фотографии
Загнаны в параметры тупой калиграфии.
Мы были создны как все на планете,
Мы тоже по образу и подобию Его дети!
Такие как ваши и такие как прочие.
Мы тоже живые хоть холодные впрочем.
Мы просто замерзли вашей жестокостью,
От ваших желаний провоняных пропастью,
Похотью зависти, укрытой в тени
Тайно пропитаной вашей души.
Мы взращеные вами в страхе отличья,
С запретом менять наши обличья,
Упрятав поглубже свои возраженья
Под давленьем морали другого движенья...
Мы намерено порячим, себя отравляя,
Что давно получили, без возврата теряя
Весь тот шелк что осыпался белою пылью,
Он не каждому дал носить ангела крылья!

- Берут?
- Понемногу. Скорей для забавы.
Два раза в неделю, и то по чуть-чуть.
- Охота ж тебе портить жизни отравой?
- Тебе ль говорить? Про себя не забудь!
- А что про себя? Я тебе – не соперник.
Я всяким салагам «не впаривал» дурь.
Ну, ладно, винтовки для разной там черни,
Но я не черчу траекторию пуль.
- Ну, да! Прямо ангел! От крыльев не туго?
Да хватит свистеть! Я почище тебя.
Товар мой берут для себя и для друга.
А пули-то вряд ли берут для себя.
Возьми на заметку одну мою фразу:
Клиенты мои так и так – не жильцы.
- Как складно звучит… Только маленький казус:
Один за другим погибают юнцы.
Возьми на заметку и ты мою фразу:
Клиенты мои «убирают» своих.
А пули мои чистят Питер от грязи…
И, кстати, никто не зависит от них.
- Ну, ладно! Проедем! Завелся мне тоже!
Ты даже разжег во мне чувство вины.
Хотел бы я знать, чем торгуют святоши?
Ведь, как ни крути, все торговцы грешны.

(с) Deacon